Водолаз-Маяк приглашает: заходите на огонёк!
Успейте до 3 ноября;)

История водолаза-маяка началась серией графических работ, выполненной во второй половине 1980-х годов. ‘Коллекцию существ’ Леонида Тишкова пополнило племя водолазов. Описание их быта, привычек и физиологических особенностей свидетельствует о том, что водолазы — очередная метафора человеческого рода в целом. ‘Водолазы — это все мы’, пишет художник. ‘На самом деле наше тело — только оболочка, скафандр. Мы не знаем, какие там существа внутри’. Медик по первой профессии, Тишков в ходе своей художественной практики приходит к конструированию глубоко индивидуальной версии ‘тела без органов’, описанного французским философом Жилем Делезом в ‘Логике смысла’, ‘Капитализме и шизофрении’ (совместно с Феликсом Гваттари) и других работах. Концепция ‘тела без органов’ в свою очередь почерпнута Делезом у драматурга и теоретика сюрреалистического театра Антонена Арто.

Для Арто отказ актера от диктатуры органов и придание телу максимальной пластичности были главными условиями живого театра. Похожие идеи о преодолении границ человеческого тела и физических тел вообще высказывали многие теоретики сюрреализма. В статье к выставке американского художника Аршиля Горки в галерее Жюльена Леви (1945) Андре Бретон пишет: ‘Все человеческие чувства ощущаются в смешанной, гибридной форме. Говоря ‘гибридный’, я имею в виду конечный результат, возникающий в процессе наблюдения за спектаклем (представлением) природы, смешанный с потоком воспоминаний, детских и не только’. Отсюда недалеко и до концепции истории Делеза, в которой, как пишет американский философ Роланд Боуг, ‘раскрывается бергсонианское виртуальное прошлое, никогда не существовавшее, парадоксальное, сущностное прошлое, сосуществующее с каждым моментом настоящего и всеми остальными моментами прошлого в едином временном поле’. Так у любого переживания формируется бесконечная протяженность не только в прошлое, но и в бесконечно дробящиеся сценарии настоящего. Водолазы Тишкова возникают как внезапный след детского впечатления от трагической сцены: ‘Впервые я увидел водолазов, когда мне было восемь лет, на берегу небольшого уральского пруда. Они выносили на берег утопленников. Утонувших увозили в катаверную на горе Больничной’. Неглубокая обработка этой сцены превратила бы водолазов в символических посланников иного мира, вырывающих мертвецов из потустороннего мира в человеческий порядок ритуалов (‘гора Больничная’, конечно же, рифмуется с древней формой захоронения — курганом, а Курган — название одного из уральских городов). Но Тишков открывает в водолазах все новые и новые грани, очерчивая пустоту, готовую обернуться самими разными видами потенциальности, не связанными по рукам и ногам общепринятыми классификациями биологических и психологических феноменов.

Размножаются водолазы, например, почти по Марксу: ‘Только после совместных прогулок и простого парного труда водолазы определяются в половой принадлежности: один из них становится женихом, а другой — невестой’. Труд делает водолаза зрелым, готовым к размножению, которое происходит без характерного для человеческого рода драматизма: ‘сами родители иногда не замечают, кто у них появился на свет, в темноте не разберешь мягкий и теплый, значит — живой’.

Водолаз превращается в памятник и маяк с подачи искусствоведческого анализа. В статье к большой ретроспективе Леонида Тишкова ‘В поисках чудесного’ (Московский музей современного искусства, 2009) я нашел сходство между скульптурами водолазов и проектом памятника ЭПРОНу в Балаклаве, который придумала Вера Мухина в 1937 году (не осуществлен). Концепция памятника парадоксальна: это водолаз, в скафандре которого — фонарь и радиопеленгатор. Он одновременно воспевает подвиг сотрудников ЭПРОНа и способствует навигации кораблей, то есть, благополучно выталкивает их из зоны профессионального интереса водолазов. Тишков загорелся проектом и связался посредством спиритических сеансов с его автором (как мы помним, прошлое дискретно и возобновимо). Вера Мухина дала добро и пристально следила за процессом изготовления временного водолаза-маяка в Балаклаве, помогая художнику советами. Новая версия водолаза-маяка, представленная на выставке в Крокин галерее, выполнена в бронзе и стилизована под мухинский же проект памятника секретарю Московского комитета партии В. М. Загорскому, взорванному анархистами в 1919 году. Скульптура приобретает отчетливо кубистские формы по мере приближения к хранилищу авангарда — Третьяковской галерее. Ибо новый проект установки водолаза-маяка связан с одним из причалов Крымской набережной.

Будущее памятника, как и его прошлое, неопределенно: достигнуты важные договоренности с парком ‘Музеон’, и в то же время Тишков подчеркивает концептуальность проекта, важность эфемерной составляющей художественного действия. Городскую скульптуру он видит мусором, хоть и достигшим высочайшей ступени эволюции. А миссию градостроителя — в том, чтобы сохранять спонтанность природы. Наверное, поэтому Тишков резко выступил в защиту арестованных активистов Greenpeace и привлек к себе политическое внимание, у которого могут быть не самые благоприятные для московского водолаза-маяка последствия. Сможет ли порождение водной стихии навсегда застыть оберегом на очередном кургане? ‘Это как Вера Игнатьевна скажет!’- восклицает художник.

Валентин Дьяконов