Борис Кочейшвили. Легкая графика

Борис Кочейшвили. Его работы всегда отличает особая лёгкость, лёгкость и в исполнении, и в восприятии. Они не перегружены ни сюжетом, ни формой. Лёгкость — его стиль, стиль, ему присущий как художнику и как поэту, присущий многие годы, годы сложения того, что понимается под ‘авторством’. Его творчество многогранно: живопись, графика, рельеф, поэзия. Его приглашают музеи. Персональная выставка в Государственном Русском музее, в пространстве своеобразного итога и признания. Но сегодня речь о новом, иногда незавершённом, но живом и подвижном. Речь о ‘Лёгкой графике’ Бориса Кочейшвили, о его рисунках…

Борис Кочейшвили

ЛЕГКАЯ ГРАФИКА

/ графика /

04.06.14 — 22.06.14

вернисаж 4 июня с 18.00

В ЦЕЛЯХ УЛУЧШЕНИЯ ВОСПРИЯТИЯ —
ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЁННОСТИ
(Климентовский пер., 9, рядом с м.Третьяковская, Новокузнецкая)
тел. 8. 964. 564. 03. 03

Он не ищет «своего» стиля, что отбирает силы и нередко становится самоцелью. Всё уже давно найдено и уже в работе, он просто говорит на своём органичном языке, и речь его изыскана и понятна, что парадоксально. Вообще наличие индивидуальной системы, живущей многие годы и развивающейся внутри себя — прерогатива немногих. Кочейшвили один из них. То, что он делает в последнее время, не нарушает сложившейся константы. Это опять рисунок.

Нюанс в том, что это рисунок остро заточенной деревянной палочкой, тушью, сходу, аля-прима. Без мучений, потугов, доказательств и пояснений. Он эстет, работающий без оглядки на какую-либо конъюнктуру и запросы рынка. Он рисует много, и всё, что возникает, напоминает осколки неведомой пьесы, где неведомые герои разыгрывают свои странные мизансцены в пространствах странных пейзажей. Вообще у Кочейшвили этого странного очень много. Искусство вообще штука странная. И Кочейшвили этой странностью пользуется в полной мере. Оно укоренено в особой поэтике его мировосприятия, мировосприятия целостного, где авторская поэзия растворена в пространствах визуальных образов, где автор где-то там, безвылазно. . .

Он действительно редко появляется на публике, и, следуя совету Пушкина, как настоящий поэт живёт один. Его искусство предельно созерцательно, по-восточному точно, и как всякое ‘служение муз не терпит суеты’. Он смотрит внутрь себя, фиксирует момент, улавливает что-то мимолётное, насыщает пустоту смыслом. Очень личным смыслом, очень тонкой игрой. Эта игра линий выстраивает некий орнамент с сюжетом, проступающим сквозь ритмику ломаных росчерков. Сюжетом не обязательным, не доминирующим, растворённым в белизне листа, как в лёгком воспоминании, в ‘счастливых часах’ опять же ‘легкой свободы’.